До недавнего времени Алина не знала, какое на вкус безумие. Несмотря на все трудности, с которыми она столкнулась за свою жизнь, единственное, что она не подвергала сомнению, так это свой разум. Именно он, хладнокровный, рассудительный, рациональный ум, который тогда, конечно, все приняли за интуицию, включая неё, помог ей избежать проверки Гришей. Боль была спасением от всего, и Старкова это знала. Почему боль не помогла на этот раз?
Когда она впервые увидела Дарклинга, она подумала, что ей показалось. Ничего удивительного — после бегства из Равки и прибытия в Новый Зем, она плохо спала, постоянно оборачивалась через плечо, беспрестанно куталась в шарф, пряча ошейник Морозова, да и своё лицо тоже. Вряд ли её могли узнать, но Алина постоянно тревожилась и мечтала раствориться в окружающем мире. Когда Дарклинг явился к ней во второй раз, это походило на галлюцинацию — прекрасную и ужасную одновременно. Он заговорил с ней, и голос его — тихий, но вкрадчивый и острый одновременно, способный резать воздух напополам даже в воспалённом сознании Алины, был таким настоящим, будто они находились в одной комнате, и он шептал ей на ухо. Тогда Алина с силой впилась ногтями в свою ладонь — до крови, но боль не помогла, видение не ушло.
После этого Старкова стала видеть Дарклинга постоянно: иногда он стоял чуть поодаль от неё и ничего не говорил, лишь смотрел на неё с лёгким прищуром глаз, слегка наклонив голову набок, изучая. Он всегда смотрел на неё так, словно она сложнейшая арифметическая задача, которую он никак не мог решить, хотя был силён в математике. Алине это нравилось, да и разве могло не нравится? Дарклингу было шестьсот лет, а он не мог разгадать какую-то равкианскую сироту, которой восемнадцать лет от роду. Стоило собой гордиться.
Иногда в этих видениях Дарклинг разговаривал с ней — Старкова старалась не слушать, но его речи заползали в уши, словно змеи, и устраивались поудобнее в голове, шипя и нашёптывая всякую крамолу. Кажется, она в самом деле сходит с ума. В одном из таких видений Дарклинг обнял её за плечи одной рукой, и девушка готова была поклясться, что чувствует тяжесть его руки, перекатывание мышц под плотной тканью чёрного кафтана, даже чувствует тепло его кожи... Впрочем, нет. Его пальцы мазнули по её коже в районе ключиц — там, где был ошейник Морозова — и кожа его была холодной. А какая кожа была у Дарклинга в Малом дворце? Алина пыталась вспомнить, была ли она тёплой или такой же прохладной, словно он только что пришёл с мороза и вошёл в дом, обдавая ледяным дыханием всё и всех вокруг. Алина поёжилась, Дарклинг усмехнулся.
— Уходи, — прошептала темноволосая, но отчего-то даже не попыталась вырваться и освободиться от этого своеобразного объятия. Рука Дарклинга полностью закрывала ошейник, и в этом было какое-то странное умиротворение и покой.
— Ты не хочешь этого, Алина, — с усмешкой проговорил Дарклинг и крепче прижал девичье тело к себе. Алина вздрогнула. Это было слишком реально.
— Пошёл прочь, я сказала! — она всё-таки вырвалась, скинула с себя его руку и... Проснулась. Вся мокрая от липкого и колючего пота, в своей одинокой каюте на палубе корабля Штурмхонда. Старкова приподнялась с подушки, прислушиваясь: корабль качался на волнах, словно в колыбели, но даже неопытная в судоходстве Старкова могла ощутить, что корабль шёл на полном ходу, по курсу, проложенному Штурмхондом. Он стремился уйти от погони, если она вообще будет, но после маленького светового представления, устроенного ею, стоило ей надеть второй усилитель, Штурмхонд боялся, что их обнаружили. Ну ещё бы... Столб света, что ринулся ввысь из Алины, словно вспыхнувший факел, осветил ночное небо и гладь воды на многие километры вокруг. Сколько прошло времени с тех пор? Несколько дней? Неделя? Кажется, она в самом деле сходит с ума. Или всё же нет?
Темноволосая откинулась обратно и посмотрела на потолок, мерно покачивавшийся туда-сюда. К счастью, у неё не было морской болезни, но и успокоительного эффекта морская качка на неё не оказывала. Подсчёт овец тоже не помогал, равно как и колыбельные, и чтение перед сном, и даже стакан кваса. Иногда она едва не засыпала в каюте Штурмхонда, измождённая долгим днём и не менее долгими беседами с корсаром, что с трудом могла подняться со стула и добрести до своей каюты. В такие редкие моменты ей удавалось забыться крепким сном без сновидений, но такое случалось редко.
Внутри что-то зашевелилось. Отголосок ощущения, кончик нити, невидимой, почти неосязаемый. Свет вспыхнул на кончиках пальцев Алины, и девушка тут же сжала руки в кулаки. Что это такое? Старкова прислушалась к этому ощущению и осторожно потянула за нить, затем сильнее, ещё сильнее. Ошейник Морозова на груди стал тяжелее, а окова напротив — легче. По стенам поползли тени. Алина постаралась отогнать от себя эти образы — ведь Дарклинг был далеко! О, Святые! Простонала Алина, почти догадавшись, куда заведёт её эта нить... Заклинательница солнца сделала вдох и потянула нить на себя одним рывком. И провалилась в темноту.
На краткий миг ей подумалось, что она просто заснула, но мир, поначалу тёмный, почти что чёрный, подёрнулся слабой пеленой. Очертания были нечёткими, расплывчатыми, будто Старкова смотрела на всё сквозь мутную линзу. Послышались слабые голоса. Алина нахмурилась и сделала шаг вперёд, с ужасом осознав, что шагает в пустоту. Нет, не в пустоту — она ощутила под ногами твёрдый деревянный пол. Сделала ещё шаг, второй, третий — очертания мира становились чётче, но не полностью. Она смогла различить один из голосов — его бы она ни с кем и никогда не спутала. Спокойный и ровный бархат, припорошенный крошкой льда на острие ножа. Дарклинг. Он сказал кому-то несколько слов, а потом наступила тишина. Быть может, ей показалось?
Сердце зашлось, как сумасшедшее. Алина с трудом подавила желание сделать шаг назад, а ещё лучше развернуться и убежать. Сделав вдох, она приказала себе оставаться на месте, после чего огляделась.
Она находилась в неизвестном доме — добротные стены были обшиты деревянными полями, но убранство было без лишних изысков. Скорее, дом какого-то помещика средней руки. В десяти шагах от неё находился круглый стол, на столе — разбросаны документы, над которыми склонился Дарклинг. Сердце ёкнуло. Он был в одной чёрной рубашке с закатанными по локоть рукавами, кафтан висел рядом на спинке стула. Детали были неясными, словно в дымке, и единственное, кого она видела чётко, был Дарклинг. Всё остальное плыло, даже его силуэт выглядел так, будто был окутан тенями, наползавшими на его фигуру, словно волны.
Девушка сделала несколько шагов вперёд, он чуть повернул голову вбок — и в отблеске свечей Алина увидела лиловые тени, пролегшие под глазами командира Второй Армии. На некогда идеальном лице следы заметной усталости, даже измождения — кажется, он мало спал. Но Старкову это не должно волновать! Она прикусила губу и сделала ещё шаг вперёд — в этот момент Дарклинг отошёл от стола, и Заклинательница солнца с удивлением обнаружила, что стол и разложенные на нём документы она больше не видит, всё скрыл туман, зато видит пейзаж за окном. Сердце Алины зашлось, как бешеное! Она жадно всмотрелась в вид за окном, но Дарклинг почти сразу отошёл от него, и мир вновь стал нечётким. Старкова сделала шаг назад, не понимая, видит ли её Дарклинг или она окончательно тронулась умом? Он не подавал виду, не пытался с ней заговорить, как было в её прошлых видениях, и Алина уже было хотела развернуться и уйти. Вернее, надеялась проснуться от очередного кошмара. Должно быть, она просто заснула, и ей снится самый непонятный и странный сон из всех возможных. Другого объяснения быть не может, а её догадка просто очередная глупость неопытной и бестолковой эфириалки.
Напоследок она подняла глаза на Дарклинга, всматриваясь в его лицо — зачем ей это, спрашивается? — на его шее алела глубокая царапина с запёкшейся коркой крови, словно не было времени её залечить. Это было так не похоже на предводителя Второй Армии. Алина с шумом втянула воздух, и в этот момент их глаза встретились.

иногда хаякава смотрит на меч и думает о том, что он может быть использован не против демонов — против него самого. когда-то, заключая контракт, он согласился на то, что меч заберет часть есть жизни. когда-то, когда он заключал контракты, все выглядело не так пиздецово, как сейчас. а теперь аки думает только о том, как сохранить жизнь всем — на себя уже насрать.

насрать с момента, когда руки лишился, когда семья в детстве умерла. хорошо ли жить одной лишь месть? кишибе всегда говорил, что нет. он его учил не терять рассудок — а если потеряешь, то и демонов перестанешь бояться, но аки. он не позволял себе этого. и именно потому огребал в драках, именно потому один за другим уходили его напарники. он и от дендзи был бы рад избавиться по началу — пришел тут, облизывается на все и за макимой ухлестывает хвостом. он раздражал аки на уровне клеток собственного тела, а потом.

а потом притерлись, стали вроде даже близкими друг-другу. но каждый раз аки забывает о том, что дендзи рос совершенно иначе — он пришел сюда не от безысходности, его не вело чувство мести. дендзи шел за тем, кто его погладит по голове и даст поесть. а аки дал ему еще и крышу — пауэр тоже, если так подумать. она никак не вписывалась в его мировоззрение и желание уединенности, но теперь..

теперь все иначе. теперь у них кошмары одни на всех, теперь пауэр боится темноты и аки приходится быть таким же сильным, как и раньше, потому что стеб за человечность он точно не переживет. а хотелось бы, если честно. хотя бы потому, что он не может понять простого — как выбираться из этой ямы, куда сам себя загнал.

— жуй овощи давай, — он совершенно беззлобно подпихивает обратно овощи, а после ужина встает. жутко хочется курить. снова. и пауэр тянет играть дендзи и это значит, что у них все по-старому. исключая ноющее чувство в груди, которое он никак не может угомонить. страх расходится щупальцами, давит, заставляет чувствовать себя так, словно он тонет.

— окей, — он больше ничего не говорит, лишь слушает шум воды и звон посуды. и все внутри него содрогается, когда дендзи снова подает голос. ах, да. они не договорили, а аки признался в том, что не хочет их потерять — это и правда было бы самым тупым поступком, который он мог совершить. но ему, почему-то, отчаянно все равно.

на войне ведь нет места сожалению, правда?

— и вовсе я не раскис, — дергает плечом здоровым, заставляет рубашку слегка дернуться, потому что там больше ничего нет. как и внутри аки. — это будет совершенно иное, дурака ты кусок, — он не может признаться в том, что не доверяет: ни кишибе, ни макиме. так его учили. хотел бы он сказать, что да, конечно — это все будет прекрасной идеей и затеей, но.

— кишибе едва ли удастся одолеть его, ровно как и макиме. тебе, быть может, да. но меньшее, что я хочу — потерять вас обоих. — ему хочется припечатать как же ты не понимаешь, но это действительно не возымеет никакого эффекта. до дендзи кричи-не кричи, не дозовешься. он ведь уверен во всем; кое-как снова вспыхивает огонек и поджигается сигарета. аки затягивается дымом, что разъедает легкие, и усмехается.

— едва ли мне долго жить осталось.