Человек с жестоким лицом часто приходит к нему во сне. В красном свете проклятой неоновой лампы снова и снова он говорит ему ласковые вещи, никак не вяжущиеся с острой болью. Он требует невозможного, заставляет перешагивать через себя ради призрачной надежды на прощение и похвалу.

- Что нужно сказать, Ханно?

- Простите меня, сэр.

Воспитание Ханно безукоризненно.

Он не спорил с ним никогда. Послушно терпел все пытки и молча зализывал раны, незаживающие долгое время: только теперь Ханно понял, что регенерация не помогала ему неслучайно. У Анхельма Ланге вообще не существовало поправки на какое-то там «случайно». Ханно был дурачком. Он не чертыхался и не скулил, когда старый мудак оставил его на дыбе на целый день. Без еды и воды, наслаждаясь чужими страданиями. Мистер Ланге периодически заходил проверить его, но нечасто: он любил смаковать удовольствие порционно. Чтобы не приедалось.

Даже сейчас при воспоминании об этом в груди Ханно закипает бессильная злость.

Вереница снов проносится в его голове уже после рассвета. Дни накануне полнолуния - самые сложные для него. Тревожные, гнетущие предстоящей болью и бесконтрольностью ситуации. И больше некому приковать маленького глупого волчонка к стене в подвале крепкими цепями.

Больше никто не наслаждается его болью.

Он просыпается внезапно, с чувством накатывающей волнами паники, рискуя утонуть в ней бесповоротно. Он взял себе три отгула, чтобы спокойно пережить обращение, но оставшись наедине со своими мыслями, лишь сильнее провалился в тёмную бездну переживаний.

Настенные часы показывают без четверти восемь. Он выталкивает себя из постели, и болезненный озноб подсказывает, что отгулы были решением абсолютно верным. Он морщится, отдирая от спины прилипшие простыни.

Его раны всё ещё не заживают.

Чистит зубы как-то механически безразлично, плещет в лицо холодной водой и падает на хлипкую табуретку - созерцать собственное отражение в чашке с кофе. Стук в дверь вырывает его из утреннего оцепенения, заставляя вздрогнуть, разлив при этом обжигающе-горячий кофе.

У Ханно не бывает гостей. Он не ждет никого и никогда, к нему никто не приходит. Разве что местный почтальон - мистер Барлоу, в очередной раз по ошибке пытается вручить ему посылку, на которой красноречиво красуется номер соседней квартиры. Мистер Барлоу путает и письма, и счета, и прочую корреспонденцию, закидывая в почтовый ящик Ханно по две-три газеты, оставляя тем самым других жильцов без ценной информации об утренних новостях Вулиджа. Ханно всегда исправлял эту несправедливость, перекладывая лишние газеты в пустые ящики. Такой акт хаотичной доброты стал чем-то привычным. Ханно бы скорее удивился, если бы мистер Барлоу хоть раз сделал всё правильно.

Поэтому он неспешно вытирает кофейную лужицу и со вздохом идет открывать, стараясь напустить на себя самый безмятежный вид. Мистер Барлоу - человек рассеянный, притом явно хронически. Злиться на него не имеет никакого смысла. Ханно даже не спрашивает, кто там, прекрасная зная, кого встретит за дверью.

Но утро подкидывает ему сюрприз.

- Джек Кросби, «Ежедневный пророк». Со мной офицер Андреас Костас, отдел магического правопорядка. Мы хотели бы задать вам пару вопросов.

Ханно впускает их без уточнений. Ситуация, выходящая за рамки привычного, вгоняет его в беспросветный ступор, и всё, что он может им предложить - это кофе. Они ютятся на его крошечной кухне, и Ханно остается только стоять, облокотившись о кухонный гарнитур.

В его квартире идеальный порядок. У него, по правде говоря, почти нет вещей и минимум мебели - сложно устроить бардак. В таких условиях ему абсолютно комфортно, есть ощущение, что всегда можно сбежать. Не засиживаться на одном месте. У него даже чашек всего четыре, просто потому, что продавались они в наборе. Его квартира выглядит абсолютно безликой, если не обращать внимания на стены, за которые Ханно тут же становится стыдно.

Первое: они исполосованы следами когтей. Арендодателю это не придется по вкусу, но до своего переезда Ханно не собирался их исправлять, оставив в качестве ежедневного напоминания о том, кто он есть. Зверь, ярость которого может причинить боль другим.

Поэтому у Ханно не бывает гостей. Поэтому на кухне всего четыре чёртовых чашки и две табуретки - ему больше не нужно. Ему одному вообще ничего не нужно.

Второе - колдографии. Раскрытая нараспашку душа, не предназначенная для созерцания чужими глазами. Там самые счастливые моменты из его жизни. Мистер и миссис Грейвз, такие уютные в своем доме. Она жарит скрэмбл на завтрак, он - читает утреннюю газету и явно на что-то жалуется. Эти дельцы опять дают объявления, обещая высокий заработок, но честному человеку в их рядах делать нечего. Смотря на беззвучно открывающийся рот отца, Ханно всё ещё слышит его сварливую речь.

На другой карточке Элис - его чудесная младшая сестра, показывающая языком жестов «ты меня бесишь». В ответ он обычно встряхивал ее за ногу вниз головой, но в тот раз успел лишь запечатлеть часть монолога. Её голоса Ханно никогда не услышит.

Оставшиеся восемь колдографий - отголоски счастливого прошлого с мистером Ланге. Сделанные в те дни, когда у него было хорошее настроение, достаточное для того, чтобы они жили нормальной жизнью. Анхельм с картинки обнимает Ханно очень собственнически, только теперь ему хватило ума понять это. Так держат вещь, трофей, так престарелые министерские деды обнимают своих молоденьких секретарш. Анхельм пьёт свой виски, подпевая песне с пластинки. Ханно помнит тот вечер: и пластинку, и песню, и мерное потрескивание камина, под которое засыпал. Он помнит каждый из тех чудесных, замечательных дней, которые можно по пальцам пересчитать.

Даже оборвав с мистером Ланге все связи, он оставил фотокарточки: все, что были. Чтобы не забывать, что иногда самый страшный зверь - человек. Даже если он очень красив.

Гости занимают услужливо предложенные табуретки, а Ханно мимоходом думает, что ему так-то достаточно только одной, но крепление светильника на потолке очень старое и его, конечно, не выдержит. «Старый жилищный фонд - лучшая профилактика суицида» - хоть сейчас в утреннюю газету.

Он бы подкинул эту идею мистеру Кросби, но тот задаёт абсолютно не те вопросы. Он знает, откуда-то знает о Ханно, о его тайнах и самой главной проблеме, и горечь остается у Ханно на языке, смешиваясь со сладостью кофе. Сочетание получается тошнотворным, и его едва не выворачивает от него, от этого журналиста, от желания выгнать незваных гостей. Анхельм напоследок решил оставить ему шрам пострашнее следов от кнута.

Кросби не вызывает ничего, кроме отторжения, с ним Ханно всё, в общем-то, ясно. Со вторым - не ясно вообще ничего.

Офицер Костас красив. С таким лицом нужно не в отдел правопорядка идти, а быть каким-нибудь политиком или духовным лидером. По спине Ханно бежит неприятный холодок. От людей с красивыми лицами он привык не ждать ничего хорошего.

Он утыкается взглядом в стену напротив и натягивает рукава свитера как можно ниже, стараясь спрятать искусанные запястья. Отсечки его страданий, доказательство самому себе, что он всё ещё может контролировать хоть что-то в собственной жизни.

- Нам известно, что мистер Ланге намеренно причинял вам боль. Это было обоюдное желание или же, скорее, насилие?
- Что?.. Ничего он не причинял мне…

Жалкая попытка оправдаться. Жалкий, маленький, глупый Ханно. Он ещё не понимает, что Кросби для себя уже всё решил, и каждое слово лишь добавляет очередную щепотку перца в и без того пикантную историю Ханно Грейвза. Доблестного сотрудника министерства, пострадавшего при исполнении своих рабочих обязанностей. Вытерпевшего все издевательства, прошедшего через ад. В блокноте журналиста тут же расцветает обличающее: «как мы видим, в отрицании насилия явственно просматривается стокгольмский синдром».

Ханно переводит взгляд на того, другого, и на мгновение даже забывает дышать.

Он может поклясться: у монстра из его кошмаров теперь будет красивое лицо офицера Андреаса Костаса.

Ничего удивительного, что Аделин не могла долго уснуть. Киран знал, что даже сама мысль о ненавистной тренировке отравляла ее сознание, мучая и будоража чересчур живыми кошмарами из воспоминаний. Пока понимание, что перед ней будет стоять вовсе не отец, едва ли хоть сколько-нибудь могло ее успокоить. Он это понимал, стараясь относиться с терпением. Стоило проявить своего рода стойкость, чтобы тут же не сдать назад, увидев ее бледное лицо и огромные изумрудные глаза, а это, надо сказать, дорогого стоило.
— Сегодня лучше бы лечь спать пораньше, — постарался сдержанно ответить волшебник, надеясь, что не пойдет на поводу у собственных эмоций, отказываясь от данного отцу обещания. Справедливости ради, Киран и сам придерживался мнения, что боевая магия нужна Аделин, что бы она об этом ни думала. Он повторял это тысячу раз и повторит снова, если потребуется – защита нужна ей как никому другому в их семье.
— И думаю, что первая тренировка будет не такой долгой. И не каждую субботу. Я понимаю, что тебе не хочется отравлять выходные неприятными мыслями и…просто хочется отдохнуть, — возможно, изначальный настрой на компромиссы сможет хоть немного смягчить скептицизм Адель? Слова о пауках явно этому не способствовали, хотя Киран примерно представлял, что так все и будет, учитывая, как сестра ценила любую форму жизни во всех ее проявлениях. Ужасно хотелось съязвить, но Мальсибер взял себя в руки, старательно сдерживаясь от едких фраз не в пример Аделин.
— Они в принципе не обладают никаким разумом, не то, что соразмерным с человеческим, — не выдержал Киран. Хотя слова и были произнесены абсолютно спокойным тоном, в них улавливались легкие, совсем невесомые нотки поднимающегося раздражения. Порой он в принципе не понимал, как можно быть такой… Наивной, и с такой добротой открыто смотреть на мир? Может, ей еще и комара жалко убить, который испил ее крови?
— Твои сравнения не уместны. Ты прекрасно понимаешь, чем кошки и собаки отличаются от насекомых, так что не надо делать из меня монстра, — строго ответил Мальсибер. Он умел быть едким как весьма опасный яд, что непременно разъест кожу и кости, от такого слепнут и умирают в муках, захлебываясь пеной из собственной слюны. Аделин не знала эту его сторону, так похожую на отца, а может, и на деда, и Киран вовсе не горел желанием являть ее сестре. Сейчас он лишь необъяснимо злился на ее упрямство, что, по крайней мере, удавалось спрятать хотя бы внешне – он привык скрывать эмоции под нарощенным годами спокойствием, равно как и червоточины собственной слабости, ведь Адель сама по себе и была его слабостью и самым уязвимым местом в сердце.
Она явно вздрагивает от его неожиданной близости, хотя они по-прежнему балансируют в рамках приличия – он всего лишь учит ее правильно держать волшебную палочку, но, когда они рядом, это всегда «нечто большее». Во всяком случае, Мальсибер не мог отделаться от этого клейкого ярлыка в собственных мыслях – не менее навязчивого, чем тот липкий жар, пробиравшийся под ворот рубашки.
— И для чего же? Исцелять? Они созданы много для чего, дорогая Адель, ты просто это не признаешь, — фраза не несет в себе никакой двусмысленности и все же… все же Кирану становится почти забавно от такого словесного каламбура. Он улыбается. О, он улыбается почти по-кошачьи мягко, но улыбка вспарывает вены, наматывая их на кулак, только Адель стоит к нему спиной и не может этого видеть. Перед мысленным взором проносятся все те воспоминания, которые спровоцировали всю двусмысленность слов в его собственном предложении, но дальше Киран продолжает на удивление спокойно и деловито:
— Боевая магия – это не всегда разрушение, — хотя и к этому мы тоже придем. – Это и защита. Если бы я лежал без сознания, или просто был бы не в силах справиться с врагом, ты бы – что? Пожалела бедолагу? Не попыталась бы его обездвижить? – в такие моменты он вел себя как «невыносимый, проклятый манипулятор», и хуже было даже не это, а то, что Мальсибер это понимал, как и понимал, что без этого, увы, никак. – И тебя бы не мучила совесть, что ты даже не попыталась когда-то в прошлом освоить «Петрификус тоталус», а теперь это могло бы стоить мне жизни. Откуда такая уверенность, что мы не окажемся в подобной ситуации? – и лучше бы не оказались, но жизнь была крайне непредсказуема, а учитывая давние счеты их семьи с теми же Ноттами, которые по всем правилам входили в категорию их союзников, нечто подобное можно было ждать, когда угодно и от кого угодно.
Она пятится назад, оказываясь к нему почти безрассудно близко. Вот до чего доводит упрямство.  Киран подталкивает ее вперед, подавшись всем корпусом, заставляя принять прежнее положение, вновь выпрямив спину.
— Сегодня ты потренируешься просто обездвижить противника. Это не так сложно, — отстраняясь, волшебник достает собственную волшебную палочку, уверенным взмахом открывая дверцы шкафа ровно напротив них. Там был видавший лучшие дни, несколько потрепанный деревянный манекен с нарисованным сердцем слева на груди. На ногах у него были колесики. Взмах палочки заставил его с тихим скрипом выехать из шкафа и остановиться напротив.
— Сделай глубокий вдох, лучше даже три. Когда почувствуешь, что сердце бьется тише, более размеренно, сделай выпад и произнеси заклинание. Целься в сердце, — Киран изящно вскинул руку, невербально посылая заклинание в мишень. Синяя вспышка угодила ровно в красное нарисованное сердце, заставив манекена пошатнуться. – Как тот, кто испытал на себе это заклинание, могу сказать, что человек не чувствует боли. Ты просто не можешь пошевелиться, не чувствуешь собственное тело. Эффект временный, но это ты и так знаешь, — на его взгляд это заклинание было самым безобидным, по своей природе исключительно защитным, с него и стоило начать.
— Попробуй, — он смотрит на нее задумчиво, разглядывая почти отстраненно и в ту же секунду – препарируя, вспарывая каждую черту на предмет хотя бы толики уверенности и решительности. Что ж, пока он не видит ни того, ни другого, но с чего-то стоит начинать.

[indent] Молодой человек внимательно рассматривает черты лица белокурого монстрика. Нечёсаной худощавой девчонки, на которой явно измывались. Сай не привык сочувствовать людям ниже его по статусу или… в принципе сочувствовать. Ему не нравится жалость, он не любит проделывать это с собой или с другими. Жалость для него равносильна слабости – таким его вырастил Оберон. Как бы жизнь не пыталась столкнуть тебя со скалы в бушующий океан, ты всегда должен понимать, что лучше разбиться о скалы, но не показать свою слабость, но в идеале – столкнуть с этой скалы своего обидчика. Таким он и был, хоть и благодаря золотой ложке во рту Трэверсов, многое мог себе позволить; пусть это и не значило, что всё в жизни само сыпалось в руки Сайласа, некоторые вещи нужно заслужить. Уважение не купишь, как и статус достойного наследника чистокровного рода.

[indent] Он встаёт с корточек, ощущая тяжесть в ногах после такого положения. Легким движением стягивает невидимую пыль с превосходно выглаженных брюк типичного британского денди-аристократа. Проделывает это отстраненно, будто бы потеряв интерес, к товару, который ему только что насильно продали в Косом переулке. Когда девочка произносит своё имя, Сай вновь обращает на неё внимание.

[indent] - Хм. – Выдавливает мужчина, склоняя голову на бок. – Довольно старомодное имя, Батши. Кто твои родители? Какой ты крови? – Интересуется он, добавляя. – Исключая это… отребье. – Он не знает в курсе ли она, знает ли кого-то из своего прошлого, помимо этого человека, что явно проиграл остатки души в карты и заложил тело девчонки как залог, чтобы не попасть в Ад. Но… тот огонь который крылся в этих круглых глазах, запал с которым она говорила, переплетенный с кошачьей осторожностью, подтверждал простую истину, что маленькую зверю выжить хоть и не просто, но благодаря выдержке очень даже возможно. Может быть всему виной то, что Батшеба была девчонкой. Колдун ни раз думал о том, как часто его отец морально, порой физически, измывался над их матерью. Но Ним подтверждала простую истину, что порой в женщине больше сил, нежели в мужчине и они могут выдержать неимоверную боль. Хоть Сайлас и оставался жертвой традиционных патриархальных устоев и считал, что его женщина обязательно, должна идти за его спиной, но всё же – сильных признавал. Возможно, в глубине души фибрами он тяготел именно к таким личностям, вне зависимости от пола. И сейчас, маленькая волшебница смогла привлечь его внимание.

Сайлас вновь достаёт из небольшой коробочки в пиджаке сигарету, и поджигая закуривает. Ему не так много за двадцать, но как только молодой человек выпустился из Хогвартса, вредные привычки стали его активно одолевать. Первым из них стал пагубный пример взрослых мужчин, которые обсуждая политический строй, всегда выкуривали по сигаре, мня о себе вероятно многое с максимально важным видом. Ему казалось это чем-то особенным, делающим старше, но со временем оказалось просто пагубной привычкой, успокаивающей нервы, с невозможностью бросить. Трэверс на секунду задумался, прежде чем ответить.

[indent] - Пожалуй… - Протянул он с несколько отстраненным тоном. – Ничего. Рабы мне не нужны, ты свободна идти на все четыре стороны. – Мысленно добавил «дети меня не привлекают», от этой мысли прошла неприятная дрожь по телу. С каким бы посылом этот Кайя не отдавал свою племянницу, закрадывались мысли о том, что относился он к ней далеко не должным образом. Тревэрс направился в сторону выхода, но у самой двери остановился оборачиваясь. – Хм, однако, у меня есть одно предчувствие… Если в тебе есть достаточно сил, чтобы выбрать правильную сторону, я могу дать тебе шанс отомстить. – По самым неизвестным для себя причинам, Сай сделал этот странный шаг. Почему-то ему захотелось дать ей шанс. Дать шанс на жизнь. Люди в отчаянье – самые преданные люди. А здесь чувствовалось умение прятать свой страх, хоть и где-то там в тёмных глазах он таился.

[indent] Сайлас вышел из помещения, размышляя пойдет ли девчонка за ним. После этого вечера колдун утомился и честно говоря хотел смыть себя этот смрад Лютного и подворотней. Смыть горящей водой, или горящим огневиски.

[indent] ему бы податься в политику; ему бы не проявлять столько интереса к темной магии и не отсвечивать молодой, горячей кровью, которую можно использовать. но чем моложе получаешь метку, чем ближе к осмысленным, рискованным и смелым шагам тех, к кому примкнул, тем меньше заботятся о том, на что ты готов. теодгар смотрит в наполненные болью глаза и уверен, к этому попросту невозможно быть готовым.

[indent] теодгар получает задание переманить на их сторону новую кровь, и не гнушаться любых способов - не рекомендация, приказ. он слишком слаб, чтобы сопротивляться, - слушает нотт; есть более фанатичные в этих вопросах волшебники, - думает нотт, но вслух не высказывает и никоем образом не подает виду, что что-то не так. думает, что, в конце концов, его обязанности перестали вызывать изумление, нескончаемый поток множества против и судорог страха по всему телу, как и перестали вызывать вопросы - нотт кланяется, сжимает крепче волшебную палочку и ей же проводит у лица, набрасывая маску. он поспешно покидает зал - покидает пределы его внимания - и выдыхает, концентрируя свое внимание на водовороте аппарации. а потом стоит и мертвыми глазами наблюдает за страданиями волшебника, которому просто суждено распластаться на полу, пока не вымолвит обреченное согласен.

[indent] мужчина оказывается слаб телом, но не слаб духом. чем громче кричит от боли, тем отчетливее слышатся его отказ, его угрозы и его попытки вымолить прощение, - у нотта перепонки напряжены, его голос режет с каждой секундой все сильнее, настырнее. мужчина обрывками кидает что-то про министерство, и тео ослабевает давление заклинания, чтобы расслышать, но усиливает, после брошенного: - я и сам из министерства, - потому что никто в нем не поможет, если попросту не дать этому ходу. аврорат сколько угодно может биться о попытки поймать подобных ему, но редким сотрудникам удается поймать действительно стоящих пожирателей, еще реже ловят тех, кого просто выгодно сдать - на кого просто выгодно вывалить вину, - остальных сольют еще до суда или в его процессе, и этот круговорот начнется заново. такие, как он, напирают безнаказанностью, потому что могут - потому что в этой сети слишком много правильных волшебников с неограниченным влиянием, и слишком легко выходит избежать наказания; пусть слишком много сил приходится потратить, чтобы все именно так и вышло.

[indent] волшебник просит сжалиться - взывает к остаткам совести, надежды или чего бы то ни было еще, лишь бы его отпустили, отказываясь принимать, что обратного пути больше нет. тео в последний раз выкручивает волшебную палочку, усиливая действие круциатуса, и собирается прервать этот абсурд хотя бы на несколько минут - выдохнуть самому и дать возможность мужчине собрать мысли в кучу, - но его крик бьет по сознанию сильнее, чем стоило бы, и с губ тео срывается убивающее раньше, чем он успевает это осознать; и, наконец, тишина.

[indent] теодгар стоит еще какое-то время неподвижно, пока эта тишина не начнет давить - пока не начнет прислушиваться к звукам за окном. оглушающее на комнату скрывает происходящее в ее пределах, но не скрывает от ажиотажа за ее границами, и тео отвлекается на щебетание птиц или щебетание чужих голосов, которые он путает с пением птиц, - не важно, этому не придает значение. слишком долго следил, чтобы точно знать, что гостей не предвидится. опускает, наконец, палочку к подолу мантии и проводит другой рукой по шее, будто убеждаясь, что на ней нет стягивающей веревки; шумно выдыхает и подходит ближе к обездвиженному телу, оглядывая его с ног до головы, давая себе возможность обдумать следующие ходы. это провал.

[indent] оправданный, учитывая упорство волшебника в своих убеждениях, или отчаянный, предвещая увиденных в словах и действиях теодгара множества неправильных попыток убедить его в обратном. он хочет снять маску, но опасается усугубить ситуацию - зашторенное окно больше не придает уверенности. останься он жив, теодгар непременно бы выкрутился из ситуации - для того слишком много способов от страха до внушения, - но мертвое тело создает проблемы, с которыми он едва раньше сталкивался, учитывая все обстоятельства. теодгар думает несколько минут, делает глубокий вдох и шумный выдох, прежде чем на мгновение избавиться от маски и окунуться вновь в круговорот аппарации.

[indent] - я к мистеру мальсиберу, - решение о том, чтобы заявиться в кабинет ее кузена, а не на порог дома кого-то из приближенных друзей, ему кажется самым верным. тео думает, что даже пусть он даст лишний повод к насмешке, но так он сократит причин для собственного ареста, и, что важнее, останется дома, - нет, не назначено. да, это срочно, - нотт возвышается над столом секретаря и бросает свое требование резко, едва смотря ей в глаза. он пользуется корочкой адвокатуры и ссылается на срочность разбора одного из дел, и даже прикидывает в голове, что действительно можно приписать под это все, но молчит за излишними комментариями и ждет приглашения.

[indent] - мистер мальсибер, - факт того, что теодгар застал мужчину под конец рабочего дня в своем кабинете, преподносит мнимое облегчение; тео проходит вглубь кабинета, оглядывая на наличие других лиц, жмет руку мужчине в приветствие, и при хлопке двери, с подачи секретаря, достает из кармана волшебную палочку, магией заглушая звуки для тех, кто снаружи, - есть один деликатный вопрос, мейнрат, который требует безотлагательного вмешательства, - теодгар выдает слабую, ироническую ухмылку, и поясняет: - одному волшебнику, который по ряду причин не может обратиться сам, нужна помощь, непосредственно связанная с работой твоего отдела, - потому что сказать, что волшебник мертв и лежит распластавшись на полу гостиной собственного дома с явными признаками пыток, не рискует даже под оглушающим.